Повесть Александра Куприна “Яма”, краткое содежание. Повесть Александра Куприна “Яма”, краткое содежание О чем произведение куприна яма

Заведение Анны Марковны не из самых шикарных> как, скажем, заведение Треппеля, но и не из низкоразрядных. В Яме (бывшей Ямской слободе) таких было еще только два. Остальные - рублевые и полтинничные, для солдат, воришек, золоторотцев.

Поздним майским вечером у Анны Марковны в зале для гостей разместилась компания студентов, с которыми был приват-доцент Ярченко и репортер местной газеты Платонов. Девицы уже вышли к ним, но мужчины продолжали начатый еще на улице разговор. Платонов рассказывал, что давно и хорошо знает это заведение и его обитательниц. Он, можно сказать, здесь свой человек, однако ни у одной из он ни разу не побывал. Ему хотелось войти в этот мирок и понять его изнутри. Все громкие фразы о торговле женским мясом - ничто в сравнении с будничными, деловыми мелочами, прозаическим обиходом. Ужас в том, что это и не воспринимается как ужас. Мещанские будни - и только. Причем самым невероятным образом сходятся здесь несоединимые, казалось, начала: искренняя, например, набожность и природное тяготение к преступлению. Вот Симеон, здешний вышибала. Обирает проституток, бьет их, в прошлом наверняка убийца. А подружился он с ним на творениях Иоанна Дамаскина. Религиозен необычайно. Или Анна Марковна. Кровопийца, гиена, но самая нежная мать. Все для Берточки: и лошади, и англичанка, и бриллиантов на сорок тысяч.

В залу в это время вошла Женя, которую Платонов, да и клиенты, и обитательницы дома уважали за красоту, насмешливую дерзость и независимость. Она была сегодня взволнованной и быстро-быстро заговорила на условном жаргоне с Тамарой. Однако Платонов понимал его: из-за наплыва публики Пашу уже более десяти раз брали в комнату, и это закончилось истерикой и обмороком. Но как только она пришла в себя, хозяйка вновь отправила её к гостям. Девушка пользовалась бешеным спросом из-за своей сексуальности. Платонов заплатил за нее, чтобы Паша отдохнула в их компании: Студенты вскоре разбрелись по комнатам, и Платонов, оставшись вдвоем с Лихониным, идейным анархистом, продолжил свой рассказ о здешних женщинах. Что же касается проституции как глобального явления, то она - зло непреоборимое.

Лихонин сочувственно слушал Платонова и вдруг заявил, что не хотел бы оставаться лишь соболезнующим зрителем. Он хочет взять отсюда девушку, спасти. , - убежденно заявил Платонов. , - в тон ему откликнулась Женя. .

Девушка согласилась, и Лихонин, за десятку взяв её у экономки на квартиру на целый день, назавтра собрался потребовать её желтый билет и сменить его на паспорт. Беря ответственность за судьбу человека, студент плохо представлял себе связанные с этим тяготы. Жизнь его осложнилась с первых же часов. Впрочем, друзья согласились помогать ему развивать спасенную. Лихонин стал преподавать ей арифметику, географию и историю, на него же легла обязанность водить её на выставки, в театр и на популярные лекции.

Повесть «Яма» Куприна была впервые опубликована в 1915 году. На нашем сайте можно прочитать краткое содержание «Ямы» по главам. Представленный пересказ подойдет для подготовки к уроку литературы, для читательского дневника. В произведении описывается типичный уклад жизни местных проституток в Ямской слободе (называемой просто «Яма»). Одной из главных сюжетных линий можно назвать историю Жени - одной из проституток Ямы.

Основные персонажи повести

Главные герои:

Репортёр Платонов – работник местной газеты, воплощает нравственное начало, завсегдатай борделя, отказывается от услуг проституток.
Сусанна Райцына (Женя) – проститутка, обладала наиболее ярким и независимым характером «гордая и злая», заразилась сифилисом.

Другие персонажи:

Анна Марковна – хозяйка борделя, алчна, беспощадна, кровожадна и не остановится ни перед чем ради собственной наживы, но для своей Берточки она самая нежная мать, не жалеющая денег на капризы любимого дитя.
Вышибала Симеон – охранник в борделе, обирает и бьёт проституток. При этом отличается необычайной религиозностью.

А также другие проститутки и их клинты.

Куприн «Яма» в сокращении

А. И. «Яма» краткое содержание для читательского дневника:

Развлекательное заведение Анны Марковны находится в так называемой Яме (Ямской слободе), оно не относится к изысканным и шикарным местам, но и не принадлежит к самым низким.

Сюда в поисках удовольствий приходят разные мужчины. Среди них одним вечером появляются репортёр Платонов и приват-доцент Ярченко. Во время их беседы с одной из девушек, Пашей, случается истерика, из-за того, что её в течение вечера десятки раз вызывали клиенты.

К мужчинам подходит самая уважаемая, умная и дерзкая девушка Женя. Женя, Платонов и студент – анархист Лихонин Василий Васильевич спорят о том, можно ли спасти девушку, попавшую в сеть проституции и вернуть её к нормальной жизни.

Лихонин жаждет доказать, что это возможно. С этой целью он забирает из публичного дома девушку Любу. И с помощью своих товарищей, пытается дать ей образование и воспитание. Люба влюбляется в него. Но для Лихонина она становится тяжким грузом, и он лишь ищет повода расстаться с ней.

Люба возвращается к заведение, но новая хозяйка избивает её. Завязывается драка между Женей, защищавшей Любу, и хозяйкой. После визита известной певицы Ровинской, Женя признаётся, что больна сифилисом и намеренно заражает мужчин, приходящих к ней. Наказывает их.

Женя теряет цель в жизни и вешается. Паша умирает в дурдоме. Тамару предаёт жених Сенька. Затем от выстрела возлюбленного погибает Вера. Так заканчивается существование Ямы.

Рассказ «Белый пудель» Куприн написал в 1903 году. В произведении автор затронул темы заботы, бескорыстной дружбы, социального неравенства. На нашем сайте вы можете прочитать для заполнения читательского дневника.

Короткий пересказ «Яма»

В повести говорится о жизни девиц легкого поведения.

Произведение начинается с описания одного из публичных домов, который находится в Ямской слободе. Заведение содержала Анна Марковна и считала его роскошным. В один из вечеров у нее веселились студенты. Недалеко от них беседовал корреспондент местной газеты Платонов и доцент Ярченко.

В ходе разговора Платонов хвалился тем, что он часто заходит сюда, однако ни с одной проституткой он так и не был. Ему очень хочется узнать, как проходят обыкновенные будни таких девушек, ведь если они здесь работают, то и обязательно такой вид деятельности приведет их к преступным действиям.

В это время появляется одна из девушек, которая торопливо говорит хозяйке за свои опасения насчет состояния Паши. Ее постоянно приглашают посетители, и Паша находится в панике. Однако, ее приводят в чувство, и она опять идет к посетителям. Платонов приглашает ее к разговору для того, чтобы она немного отдохнула.

После этого он знакомится с Лихониным, который хочет вытащить из этого мерзкого места Любу. Он интересуется у нее, готова ли она открыть столовую, выйдя из дома терпимости, на что та соглашается. Василий Васильевич начинает учить девушку, не осознавая, насколько это тяжело будет. Его приятели дают согласие на то, что они помогут Лихонину в обучении. Сам студент преподает ей арифметические, исторические и географические науки.

Кроме того, он водит ее на спектакли в театр. Его друг пытается научить Любу игре на музыкальных инструментах. Лихонин оплачивает все долги проститутки, чтобы получить для нее паспорт. Вскоре Люба становится самым ярким объектом внимания среди студентов, однако, у нее чувства лишь только к Лихонину. Но студент, улучает момент, чтобы приревновать ее к приятелям, и отвязаться от нее.

Люба вновь оказывается у Анны Марковны. У той же с визитом в компании своих друзей пребывала красивая певица Ровинская. По ее просьбе хозяйка сгоняет всех проституток, которые поют песни для Елены Викторовны.

После этого, баронесса говорит, что под ее патронажем находится приют Магдалины, где содержатся проститутки. Одна из девушек говорит, чтобы женщина уезжала. Отбыв, певица, оплачивает время девушек и поет им на прощание романс. После этого Женька тихонько ее о чем-то спрашивает, на что Ровинская отвечает, что эта болезнь поддается лечению.

Однако, девушка после визита певицы отправляется в порт, где разгружает арбузы. Между тем она рассказывает повстречавшему Платонову о том, что больна, на что он говорит о том, что наверняка от нее заразились несколько его друзей. Потеряв интерес к жизни, Женька покончила жизнь самоубийством.

А в это время бывшая экономка приобрела дом у Анны Марковны и устроила свои законы. Но у нее вдруг пошли неприятности одна за другой. После Женьки сошла с ума Паша. Затем Тамара со своим сутенером обворовывает нотариуса и попадает в тюрьму. Вера попросила возлюбленного, чиновника одного из ведомств после его растраты застрелить ее тоже. В итоге она умерла, а он только ранил себя. В одной из драк погибает Манька Маленькая. А заведение разоряется.

Заключение:

Повесть учит сохранять нашему поколению целомудрие и придерживаться чистых отношений.

Рассказ «Гранатовый браслет», написанный в 1910 году, занимает значительное место в творчестве писателя и в русской литературе. Для ознакомления с сюжетом и героями предлагаем прочитать Куприна по главам. Он даст возможность осмыслить произведение, постичь прелесть и легкость языка писателя и проникнуть в замысел.

Сюжет повести «Яма» Куприн с цитатами

«Яма» Куприн краткое содержание с цитатами из произведения:

Заведение Анны Марковны не из самых шикарных, как, скажем, заведение Треппеля, но и не из низкоразрядных. В Яме (бывшей Ямской слободе) таких только два. Остальные - рублёвые и полтинничные, для солдат, воришек, золоторотцев.

«Образ жизни, нравы и обычаи почти одинаковы во всех тридцати с лишком заведениях, разница только в плате, взимаемой за кратковременную любовь ».

Поздним майским вечером у Анны Марковны в зале для гостей веселится компания студентов. В их компании приват-доцент Ярченко и репортёр местной газеты Платонов. Девицы уже вышли к ним, но мужчины продолжают начатый ещё на улице разговор.

Все громкие фразы о торговле женским мясом - ничто в сравнении с будничными, деловыми мелочами, прозаическим обиходом. Ужас в том, что это и не воспринимается как ужас. Мещанские будни - и только. Причём самым невероятным образом сходятся здесь несоединимые, казалось, начала: искренняя набожность и природное тяготение к преступлению.

Вот Симеон, здешний вышибала. Обирает проституток, бьёт их, в прошлом, наверняка, убийца, но любит творения Иоанна Дамаскина и религиозен необычайно. Или Анна Марковна. Кровопийца, гиена, но самая нежная и щедрая мать для своей дочери Берты.

Из-за наплыва публики её уже более десяти раз брали в комнату, и это закончилось истерикой и обмороком. Но как только девушка приходит в себя, хозяйка вновь отправляет её к гостям. Девушка пользуется бешеным спросом из-за своей сексуальности.

Платонов платит за неё, чтобы Паша отдохнула в их компании. Студенты вскоре расходятся по комнатам, и Платонов, оставшись вдвоём с Василием Васильичем Лихониным, идейным анархистом, продолжает свой рассказ о здешних женщинах. Что же касается проституции как глобального явления, то она - зло непреоборимое.

Лихонин спрашивает у ещё одной девушка, Любы, хочет ли она выйти отсюда и открыть свою столовую. Девушка соглашается. Лихонин нанимает её на целый день, а назавтра собирается потребовать у Анны Марковны её жёлтый билет и сменить его на паспорт.

Нежерадзе читает ей «Витязя в тигровой шкуре» и учит играть на гитаре, мандолине и зурне. Симановский предлагает изучать Марксов «Капитал», историю культуры, физику и химию.

Всё это занимает уйму времени, требует немалых средств, но даёт очень скромные результаты. Студенты стараются поддерживать с Любой братские отношения, но она воспринимает их как пренебрежение к её женским достоинствам.

Но Люба всем отказывает, потому что всё больше привязывается к своему Василь Васильичу. Тот же, заметив, что она нравится друзьям, уже подумывает о том, чтобы застать их ненароком, устроить сцену и освободиться от непосильной для него ноши.

Люба вновь появляется у Анны Марковны вслед за другим необыкновенным событием. Известная всей России певица Ровинская, большая, красивая женщина с зелёными глазами египтянки, в компании баронессы Тефтинг, адвоката Розанова и светского молодого человека Володи Чаплинского от скуки объезжает все заведения Ямы и наконец появляется у Анны Марковны.

Компания занимает отдельный кабинет, куда экономка сгоняет девиц. Последней водит Тамара, тихая, хорошенькая девушка, когда-то бывшая послушницей в монастыре, бегло говорящая по-французски и по-немецки. Все знали, что был у неё сутенёр Сенечка, вор, на которого она изрядно тратилась.

«Если ты любишь человека, то тебе всё должно быть мило от него. Он в тюрьму, и ты с ним в тюрьму. Он сделался вором, а ты ему помогай. Он нищий, а ты всё-таки с ним ».

Женька предлагает этой старой дуре немедленно убираться. Её приюты - хуже, чем тюрьма, а Тамара заявляет: ей хорошо известно, что половина приличных женщин состоит на содержании, а остальные, постарше, содержат молодых мальчиков. Из проституток едва ли одна на тысячу делала аборт, а они все по нескольку раз.

Во время Тамариной тирады баронесса говорит по-французски, что она где-то уже видела это лицо, и Ровинская, тоже по-французски, напоминает ей, что перед ними хористка Маргарита из Харькова. Тогда Ровинская не была ещё баронессой.

Ровинская встаёт, обещает уехать и оплатить время девочек, а на прощание поёт им романс Даргомыжского «Расстались гордо мы…». Как только смолкает пение, неукротимая Женька падает перед Ровинской на колени и рыдает. Елена Викторовна наклоняется её поцеловать, но та о чём-то тихо спрашивает её. Певица отвечает, что несколько месяцев лечения - и все пройдёт.

После этого визита Тамара интересуется здоровьем Жени. Та признаётся, что заразилась сифилисом, но не объявляет об этом, а каждый вечер нарочно заражает по десять - пятнадцать двуногих подлецов. Девушки проклинают всех своих самых неприятных или склонных к извращениям клиентов.

«Женщина любит один раз, но навсегда, а мужчина, точно борзой кобель… Это ничего, что он изменяет, но у него никогда не остаётся даже простого чувства благодарности ни к старой, ни к новой любовнице ».

Женя вспоминает имя человека, которому её, десятилетнюю, продала собственная мать. Зоя припоминает своего учителя, который сказал, что она должна его во всём слушаться или он выгонит её из школы за дурное поведение.

В этот момент и появляется Любка. На просьбу принять её обратно экономка отвечает руганью и побоями. Женька, не стерпев, вцепляется ей в волосы. В соседних комнатах начинают кричать, и припадок истерии охватывает весь дом. Лишь через час Симеон с двумя собратьями по профессии утихомиривает девочек, и в обычный час младшая экономка вызывает их в залу.

Кадет Коля Гладышев неизменно приходит именно к Жене. И сегодня он сидит у неё в комнате, но она просит его не торопиться и не позволяет поцеловать себя. Наконец она говорит, что больна, другая бы не пощадила его. Ведь те, кому платят за любовь, ненавидят платящих и никогда их не жалеют. Женя прощается с кадетом навсегда.

Утром Женя отправляется в порт, где, оставив газету ради бродяжей жизни, работает на разгрузке арбузов Платонов. Она рассказывает ему о своей болезни, а он о том, что, наверное, от неё заразились Сабашников и студент по прозвищу Рамзес, который застрелился, оставив записку, где писал, что виноват в случившемся он сам, потому что взял женщину за деньги, без любви.

Это попахивает для заведения скандальной славой, но теперь это волнует только экономку, которая наконец стала хозяйкой, купив дом у Анны Марковны. Она объявляет барышням, что отныне требует настоящего порядка и безусловного послушания, и предлагает Тамаре стать её главной помощницей, но чтобы Сенечка не появлялся в доме.

Через Ровинскую и Резанова Тамара хоронит самоубийцу Женьку по православному обряду. Вслед за Женькой умирает Паша. Она окончательно впала в слабоумие, и её отвезли в сумасшедший дом, где она и скончалась. Но и этим не кончились неприятности бывшей экономки.

Тамара втирается в доверие к нотариусу и вместе с Сенькой вскоре грабит его. Нотариусу она подмешала сонный порошок, впустила в квартиру Сеньку, и он вскрыл сейф. Спустя год Сенька попадается в Москве и выдаёт Тамару, бежавшую с ним.

Затем уходит из жизни Вера. Её возлюбленный, чиновник военного ведомства, растратил казённые деньги и решил застрелиться. Вера захотела разделить его участь. В номере дорогой гостиницы после шикарного пира он выстрелил в неё, смалодушничал и только ранил себя.

Наконец, во время одной из драк убивают Маньку Маленькую. Завершается разорение заведения, когда на помощь двум драчунам, которых обсчитали в соседнем борделе, приходит сотня солдат.

Рассказ А. И. Куприн написал в 1894 году. На нашем сайте можно прочитать . Произведение относится к литературному направлению неореализм, однако в школе на уроках русской литературы обычно рассматривается как реалистическое. В рассказе автор раскрывает темы любви, семейного счастья.

Видео краткое содержание Яма

Ямская слобода названа «Ямой» не случайно. Обилие борделей превращает это место в, полную нечистот, выгребную яму. Здесь бездарно прожигают свою жизнь сотни молодых девушек, оказавшихся на социальном дне в силу различных обстоятельств. Большинство проституток никогда не выберется из ямы. Многие из них погибнут совсем юными: одни – от венерических заболеваний, другие – от побоев хозяев и клиентов.

Знаю, что многие найдут эту повесть безнравственной и неприличной, тем не менее от всего сердца посвящаю ее матерям и юношеству .

Часть первая

I

Давным-давно, задолго до железных дорог, на самой дальней окраине большого южного города жили из рода в род ямщики – казенные и вольные. Оттого и вся эта местность называлась Ямской слободой, или просто Ямской, Ямками, или, еще короче, Ямой. Впоследствии, когда паровая тяга убила конный извоз, лихое ямщичье племя понемногу растеряло свои буйные замашки и молодецкие обычаи, перешло к другим занятиям, распалось и разбрелось. Но за Ямой на много лет – даже до сего времени – осталась темная слава, как о месте развеселом, пьяном, драчливом и в ночную пору небезопасном.

Как-то само собою случилось, что на развалинах тех старинных, насиженных гнезд, где раньше румяные разбитные солдатки и чернобровые сдобные ямские вдовы тайно торговали водкой и свободной любовью, постепенно стали вырастать открытые публичные дома, разрешенные начальством, руководимые официальным надзором и подчиненные нарочитым суровым правилам. К концу XIX столетия обе улицы Ямы – Большая Ямская и Малая Ямская – оказались занятыми сплошь, и по ту и по другую сторону, исключительно домами терпимости. Частных домов осталось не больше пяти-шести, но и в них помещаются трактиры, портерные и мелочные лавки, обслуживающие надобности ямской проституции.

Образ жизни, нравы и обычаи почти одинаковы во всех тридцати с лишком заведениях, разница только в плате, взимаемой за кратковременную любовь, а следовательно, и в некоторых внешних мелочах: в подборе более или менее красивых женщин, в сравнительной нарядности костюмов, в пышности помещения и роскоши обстановки.

Самое шикарное заведение – Треппеля, при въезде на Большую Ямскую, первый дом налево. Это старая фирма. Теперешний владелец ее носит совсем другую фамилию и состоит гласным городской думы и даже членом управы. Дом двухэтажный, зеленый с белым, выстроен в ложнорусском, ёрническом, ропетовском стиле, с коньками, резными наличниками, петухами и деревянными полотенцами, окаймленными деревянными же кружевами; ковер с белой дорожкой на лестнице; в передней чучело медведя, держащее в протянутых лапах деревянное блюдо для визитных карточек; в танцевальном зале паркет, на окнах малиновые шелковые тяжелые занавеси и тюль, вдоль стен белые с золотом стулья и зеркала в золоченых рамах; есть два кабинета с коврами, диванами и мягкими атласными пуфами; в спальнях голубые и розовые фонари, канаусовые одеяла и чистые подушки; обитательницы одеты в открытые бальные платья, опушенные мехом, или в дорогие маскарадные костюмы гусаров, пажей, рыбачек, гимназисток, и большинство из них – остзейские немки, – крупные, белотелые, грудастые красивые женщины. У Треппеля берут за визит три рубля, а за всю ночь – десять.

Три двухрублевых заведения – Софьи Васильевны, «Старо-Киевский» и Анны Марковны – несколько поплоше, победнее. Остальные дома по Большой Ямской – рублевые; они еще хуже обставлены. А на Малой Ямской, которую посещают солдаты, мелкие воришки, ремесленники и вообще народ серый и где берут за время пятьдесят копеек и меньше, совсем уж грязно и скудно: пол в зале кривой, облупленный и занозистый, окна завешены красными кумачовыми кусками; спальни, точно стойла, разделены тонкими перегородками, не достающими до потолка, а на кроватях, сверх сбитых сенников, валяются скомканные кое-как, рваные, темные от времени, пятнистые простыни и дырявые байковые одеяла; воздух кислый и чадный, с примесью алкогольных паров и запаха человеческих извержений; женщины, одетые в цветное ситцевое тряпье или в матросские костюмы, по большей части хриплы или гнусавы, с полупровалившимися носами, с лицами, хранящими следы вчерашних побоев и царапин и наивно раскрашенными при помощи послюненной красной коробочки от папирос.

Так проходит вся ночь. К рассвету Яма понемногу затихает, и светлое утро застает ее безлюдной, просторной, погруженной в сон, с накрепко закрытыми дверями, с глухими ставнями на окнах. А перед вечером женщины проснутся и будут готовиться к следующей ночи.

И так без конца, день за днем, месяцы и годы, живут они в своих публичных гаремах странной, неправдоподобной жизнью, выброшенные обществом, проклятые семьей, жертвы общественного темперамента, клоаки для избытка городского сладострастия, оберегательницы семейной чести четыреста глупых, ленивых, истеричных, бесплодных женщин.

II

Два часа дня. Во второстепенном, двухрублевом заведении Анны Марковны все погружено в сон. Большая квадратная зала с зеркалами в золоченых рамах, с двумя десятками плюшевых стульев, чинно расставленных– вдоль стен, с олеографическими картинами Маковского «Боярский пир» и «Купанье», с хрустальной люстрой посредине – тоже спит и в тишине и полумраке кажется непривычно задумчивой, строгой, странно-печальной. Вчера здесь, как и каждый вечер, горели огни, звенела разудалая музыка, колебался синий табачный, дым, носились, вихляя бедрами и высоко вскидывая ногами вверх, пары мужчин и женщин. И вся улица сияла снаружи красными фонарями над подъездами и светом из окон и кипела до утра людьми и экипажами.

Теперь улица пуста. Она торжественно и радостно горит в блеске летнего солнца. Но в зале спущены все гардины, и оттого в ней темно, прохладно и так особенно нелюдимо, как бывает среди дня в пустых театрах, манежах и помещениях суда.

Тускло поблескивает фортепиано своим черным, изогнутым, глянцевитым боком, слабо светятся желтые, старые, изъеденные временем, разбитые, щербатые клавиши. Застоявшийся, неподвижный воздух еще хранит вчерашний запах; пахнет духами, табаком, кислой сыростью большой нежилой комнаты, потом нездорового и нечистого женского тела, пудрой, борно-тимоловым мылом и пылью от желтой мастики, которой был вчера натерт паркет. И со странным очарованием примешивается к этим запахам запах увядающей болотной травы. Сегодня троица. По давнему обычаю, горничные заведения ранним утром, пока их барышни еще спят, купили на базаре целый воз осоки и разбросали ее длинную, хрустящую под ногами, толстую траву повсюду: в коридорах, в кабинетах, в зале. Они же зажили лампады перед всеми образами. Девицы, по традиции, не смеют этого делать своими оскверненными за ночь руками.

А дворник украсил резной, в русском стиле, подъезд двумя срубленными березками. Так же и во всех домах около крылец, перил и дверей красуются снаружи белые тонкие стволики с жидкой умирающей зеленью.

Тихо, пусто и сонно во всем доме. Слышно, как на кухне рубят к обеду котлеты. Одна из девиц, Любка, босая, в сорочке, с голыми руками, некрасивая, в веснушках, но крепкая и свежая телом, вышла во внутренний двор. У нее вчера вечером было только шесть временных гостей, но на ночь с ней никто не остался, и оттого она прекрасно, сладко выспалась одна, совсем одна, на широкой постели. Она рано встала, в десять часов, и с удовольствием помогла кухарке вымыть в кухне пол и столы. Теперь она кормит жилами и обрезками мяса цепную собаку Амура. Большой рыжий пес с длинной блестящей шерстью и черной мордой то скачет на девушку передними лапами, туго натягивая цепь и храпя от удушья, то, весь волнуясь спиной и хвостом, пригибает голову к земле, морщит нос, улыбается, скулит и чихает от возбуждения. А она, дразня его мясом, кричит на него с притворной строгостью:

– Ну, ты, болван! Я т-тебе дам! Как смеешь?

Но она от души рада волнению и ласке Амура, и своей минутной власти над собакой, и тому, что выспалась и провела ночь без мужчины, и троице, по смутным воспоминаниям детства, и сверкающему солнечному дню, который ей так редко приходится видеть.

Все ночные гости уже разъехались. Наступает самый деловой, тихий, будничный час.

В комнате хозяйки пьют кофе. Компания из пяти человек. Сама хозяйка, на чье имя записан дом, – Анна Марковна. Ей лет под шестьдесят. Она очень мала ростом, но кругло-толста: ее можно себе представить, вообразив снизу вверх три мягких студенистых шара – большой, средний и маленький, втиснутых друг в друга без промежутков; это – ее юбка, торс и голова. Странно: глаза у нее блекло-голубые, девичьи, даже детские, но рот старческий, с отвисшей бессильно, мокрой нижней малиновой губой. Ее муж – Исай Саввич – тоже маленький, седенький, тихонький, молчаливый старичок. Он у жены под башмаком; был швейцаром в этом же. доме еще в ту пору, когда Анна Марковна служила здесь экономкой. Он самоучкой, чтобы быть чем-нибудь полезным, выучился играть на скрипке и теперь по вечерам играет танцы, а также траурный марш для загулявших приказчиков, жаждущих пьяных слез.

Затем две экономки – старшая и младшая. Старшая Эмма Эдуардовна. Она – высокая, полная шатенка, лет сорока шести, с жирным зобом из трех подбородков. Глаза у нее окружены черными геморроидальными кругами. Лицо расширяется грушей, от лба вниз, к щекам, и землистого цвета; глаза маленькие, черные; горбатый нос, строго подобранные губы; выражение лица спокойно-властное. Ни для кого в доме не тайна, что через год, через два Анна Марковна, удалясь на покой, продаст ей заведение со всеми правами и обстановкой, причем часть получит наличными, а часть – в рассрочку по векселю. Поэтому девицы чтут ее наравне с хозяйкой и побаиваются. Провинившихся она собственноручно бьет, бьет жестоко, холодно и расчетливо, не меняя спокойного выражения лица. Среди девиц у нее всегда есть фаворитка, которую она терзает своей требовательной любовью и фантастической ревностью. И это гораздо тяжелее, чем побои.

Другую – зовут Зося. Она только что выбилась из рядовых барышень. Девицы покамест еще называют ее безлично, льстиво и фамильярно «экономочкой». Она худощава, вертлява, чуть косенькая, с розовым цветом лица и прической барашком; обожает актеров, преимущественно толстых комиков. К Эмме Эдуардовне она относится с подобострастием.

Наконец пятое лицо – местный околоточный надзиратель Кербеш. Это атлетический человек; он лысоват, у него рыжая борода веером, ярко-синие сонные глаза и тонкий, слегка хриплый, приятный голос. Всем известно, что он раньше служил по сыскной части и был грозою жуликов благодаря своей страшной физической силе и жестокости при допросах.

У него на совести несколько темных дел. Весь город знает, что два года тому назад он женился на богатой семидесятилетней старухе, а в прошлом году задушил ее; однако ему как-то удалось замять это дело. Да и остальные четверо тоже видели кое-что в своей пестрой жизни. Но, подобно тому как старинные бретеры не чувствовали никаких угрызений совести при воспоминании о своих жертвах, так и эти люди глядят на темное и кровавое в своем прошлом, как на неизбежные маленькие неприятности профессий.

Пьют кофе с жирными топлеными сливками, околоточный – с бенедиктином. Но он, собственно, не пьет, а только делает вид, что делает одолжение.

– Так как же, Фома Фомич? – спрашивает искательно хозяйка. – Это же дело выеденного яйца не стоит… Ведь вам только слово сказать…

Кербеш медленно втягивает в себя полрюмки ликера, слегка разминает языком по нёбу маслянистую, острую, крепкую жидкость, проглатывает ее, запивает не торопясь кофеем и потом проводит безымянным пальцем левой руки по усам вправо и влево.

– Подумайте сами, мадам Шойбес, – говорит он, глядя на стол, разводя руками и щурясь, – подумайте, какому риску я здесь подвергаюсь! Девушка была обманным образом вовлечена в это… в как его… ну, словом, в дом терпимости, выражаясь высоким слогом. Теперь родители разыскивают ее через полицию. Хорошо-с. Она попадает из одного места в другое, из пятого в десятое… Наконец след находится у вас, и главное, – подумайте! – в моем околотке! Что я могу поделать?

– Господин Кербеш, но ведь она же совершеннолетняя, – говорит хозяйка.

– Оне совершеннолетние, – подтверждает Исай Саввич. – Оне дали расписку, что по доброй воле…

Эмма Эдуардовна произносит басом, с холодной уверенностью:

– Ей-богу, она здесь как за родную дочь.

– Да ведь я не об этом говорю, – досадливо морщится околоточный. – Вы вникните в мое положение… Ведь это служба. Господи, и без того неприятностей не оберешься!

Хозяйка вдруг встает, шаркает туфлями к дверям и говорит, мигая околоточному ленивым, невыразительным блекло-голубым глазом:

– Господин Кербеш, я попрошу вас поглядеть на наши переделки. Мы хотим немножко расширить помещение.

– А-а! С удовольствием…

Через десять минут оба возвращаются, не глядя друг на друга. Рука Кербеша хрустит в кармане новенькой сторублевой. Разговор о совращенной девушке более не возобновляется. Околоточный, поспешно допивая бенедиктин, жалуется на нынешнее падение нравов:

– Вот у меня сын гимназист – Павел. Приходит, подлец, и заявляет: «Папа, меня ученики ругают, что ты полицейский, и что служишь на Ямской, и что берешь взятки с публичных домов». Ну, скажите, ради бога, мадам Шойбес, это же не нахальство?

– Ай-ай-ай!.. И какие тут взятки?.. Вот и у меня тоже…

– Я ему говорю: «Иди, негодяй, и заяви директору, чтобы этого больше не было, иначе папа на вас на всех донесет начальнику края». Что же вы думаете? Приходит и поверит: «Я тебе больше не сын, – ищи себе другого сына». Аргумент! Ну, и всыпал же я ему по первое число! Ого-го! Теперь со мной разговаривать не хочет. Ну, я ему еще покажу!

– Ах, и не рассказывайте, – вздыхает Анна Марковна, отвесив свою нижнюю малиновую губу и затуманив свои блеклые глаза. – Мы нашу Берточку, – она в гимназии Флейшера, – мы нарочно держим ее в городе, в почтенном семействе. Вы понимаете, все-таки неловко. И вдруг она из гимназии приносит такие слова и выражения, что я прямо аж вся покраснела.

– Ей-богу, Анночка вся покраснела, – подтверждает Исай Саввич.

– Покраснеешь! – горячо соглашается околоточный. Да, да, да, я вас понимаю. Но, боже мой, куда мы идем! Куда мы только идем? Я вас спрашиваю, чего хотят добиться эти революционеры и разные там студенты, или… как их там? И пусть пеняют на самих себя. Повсеместно разврат, нравственность падает, нет уважения к родителям, Расстреливать их надо.

– А вот у нас был третьего дня случай, – вмешивается суетливо Зося. – Пришел один гость, толстый человек…

– Не канцай, – строго обрывает ее на жаргоне публичных домов Эмма Эдуардовна, которая слушала околоточного, набожно кивая склоненной набок головой. – Вы бы лучше пошли распорядились завтраком для барышень.

– И ни на одного человека нельзя положиться, – продолжает ворчливо хозяйка. – Что ни прислуга, то стерва, обманщица. А девицы только и думают, что о своих любовниках. Чтобы только им свое удовольствие иметь. А о своих обязанностях и не думают.

Неловкое молчание. В дверь стучат. Тонкий женский голос говорит по ту сторону дверей:

– Экономочка! Примите деньги и пожалуйте мне марочки. Петя ушел.

Околоточный встает и оправляет шашку.

– Однако пора и на службу. Всего лучшего, Анна Марковна. Всего хорошего, Исай Саввич.

– Может, еще рюмочку, на дорожку? – тычется над столом подслеповатый Исай Саввич.

– Благодарю-с. Не могу. Укомплектован. Имею честь!..

– Спасибо вам за компанию. Заходите.

– Ваши гости-с. До свиданья.

Но в дверях он останавливается на минуту и говорит многозначительно:

– А все-таки мой совет вам: вы эту девицу лучше сплавьте куда-нибудь заблаговременно. Конечно, ваше дело, но как хороший знакомый – предупреждаю-с.

Он уходит. Когда его шаги затихают на лестнице и хлопает за ним парадная дверь, Эмма Эдуардовна фыркает носом и говорит презрительно:

– Фараон! Хочет и здесь и там взять деньги…

Понемногу все расползаются из комнаты. В доме темно. Сладко пахнет полуувядшей осокой. Тишина.

III

До обеда, который подается в шесть часов вечера, время тянется бесконечно долго и нестерпимо однообразно. Да и вообще этот дневной промежуток – самый тяжелый и самый пустой в жизни дома. Он отдаленно похож по настроению на те вялые, пустые часы, которые переживаются в большие праздники п институтах и в других закрытых женских заведениях, когда подруги разъехались, когда много свободы и много безделья и целый день царит светлая, сладкая скука. В одних нижних юбках и в белых сорочках, с голыми руками, иногда босиком, женщины бесцельно слоняются из комнаты в комнату, все немытые, непричесанные, лениво тычут указательным пальцем в клавиши старого фортепиано, лениво раскладывают гаданье на картах, лениво перебраниваются и с томительным раздражением ожидают вечера.

Любка после завтрака снесла Амуру остатки хлеба и обрезки ветчины, но собака скоро надоела ей. Вместе с Нюрой она купила барбарисовых конфет и подсолнухов, и обе стоят теперь за забором, отделяющим дом от улицы, грызут семечки, скорлупа от которых остается у них на подбородках и на груди, и равнодушно судачат обо всех, кто проходит по улице: о фонарщике, наливающем керосин в уличные фонари, о городовом с разносной книгой под мышкой, об экономке из чужого заведения, перебегающей через дорогу в мелочную лавочку…

Нюра – маленькая, лупоглазая, синеглазая девушка; у нее белые, льняные волосы, синие жилки на висках. В лице у нее есть что-то тупое и невинное, напоминающее белого пасхального сахарного ягненочка. Она жива, суетлива, любопытна, во все лезет, со всеми согласна, первая знает все новости, и если говорит, то говорит так много и так быстро, что у нее летят брызги изо рта и на красных губах вскипают пузыри, как у детей.

Напротив, из пивной, на минуту выскакивает курчавый, испитой, бельмистый парень, услужающий, и бежит в соседний трактир.

– Прохор Иванович, а Прохор Иванович, – кричит Нюра, – не хотите ли, подсолнухами угощу?

– Заходите к нам в гости, – подхватывает Люба.

Нюра фыркает и добавляет сквозь давящий ее смех:

– На теплые ноги!

Но парадная дверь открывается, в ней показывается грозная и строгая фигура старшей экономки.

– Пфуй! Что это за безобразие? – кричит она начальственно. – Сколько раз вам повторять, что нельзя выскакивать на улицу днем и еще – пфуй! ч– в одном белье. Не понимаю, как это у вас нет никакой совести. Порядочные девушки, которые сами себя уважают, не должны вести себя так публично. Кажутся, слава богу, вы не в солдатском заведении, а в порядочном доме. Не на Малой Ямской.

Девицы возвращаются в дом, забираются на кухню и долго сидят там на табуретах, созерцая сердитую кухарку Прасковью, болтая ногами и молча грызя семечки.

В комнате у Маленькой Маньки, которую еще называют Манькой Скандалисткой и Манькой Беленькой, собралось целое общество. Сидя на краю кровати, она и другая девица, Зоя, высокая, красивая девушка, с круглыми бровями, с серыми глазами навыкате, с самым типичным белым, добрым лицом русской проститутки, играют в карты, в «шестьдесят шесть». Ближайшая подруга Маньки Маленькой, Женя, лежит за их спинами на кровати навзничь, читает растрепанную книжку «Ожерелье королевы», сочинение и. Дюма, и курит. Во всем заведении она единственная любительница чтения и читает запоем и без разбора. Но, против ожидания, усиленное чтение романов с приключениями вовсе не сделало ее сентиментальной и не раскислило ее воображения. Более всего ей нравится в романах длинная, хитро задуманная и ловко распутанная интрига, великолепные поединки, перед которыми виконт развязывает банты у своих башмаков в знак того, что он не намерен отступить ни на шаг от своей позиции, и после которых маркиз, проткнувши насквозь графа, извиняется, что сделал отверстие в его прекрасном новом камзоле; кошельки, наполненные золотом, небрежно разбрасываемые налево и направо главными героями, любовные приключения и остроты Генриха IV, – словом, весь этот пряный, в золоте и кружевах, героизм прошедших столетий французской истории. В обыденной жизни она, наоборот, трезва умом, насмешлива, практична и цинично зла. По отношению к другим девицам заведения она занимает такое же место, какое в закрытых учебных заведениях принадлежит первому силачу, второгоднику, первой красавице в классе-тиранствующей и обожаемой. Она – высокая, худая брюнетка, с прекрасными карими, горящими глазами, маленьким гордым ртом, усиками на верхней губе и со смуглым нездоровым румянцем на щеках.

Не выпуская изо рта папироски и щурясь от дыма, она то и дело переворачивает страницы намусленным пальцем. Ноги у нее до колен голые, огромные ступни самой вульгарной формы: ниже больших пальцев резко выдаются внаружу острые, некрасивые, неправильные желваки.

Здесь же, положив ногу на ногу, немного согнувшись с шитьем в руках, сидит Тамара, тихая, уютная, хорошенькая девушка, слегка рыжеватая, с тем темным и блестящим оттенком волос, который бывает у лисы зимою на хребте. Настоящее ее имя Гликерия, или Лукерия по-простонародному. Но уже давнишний обычай домов терпимости – заменять грубые имена Матрен, Агафий, Сиклитиний звучными, преимущественно экзотическими именами. Тамара когда-то была монахиней или, может быть, только послушницей в монастыре, и до сих пор в лице ее сохранилась бледная опухлость и пугливость, скромное и лукавое выражение, которое свойственно молодым монахиням. Она держится в доме особняком, ни с кем не дружит, никого не посвящает в свою прошлую жизнь. Но, должно быть, у нее, кроме монашества, было еще много приключений: что-то таинственное, молчаливое и преступное есть в ее неторопливом разговоре, в уклончивом взгляде ее густо– и темнозолотых глаз из-под длинных опущенных ресниц, в ее манерах, усмешках и интонациях скромной, но развратной святоши. Однажды вышел такой случай, что девицы чуть не с благоговейным ужасом услыхали, что Тамара умеет бегло говорить по-французски и по-немецки. В ней есть какая-то внутренняя сдержанная сила. Несмотря на ее внешнюю кротость и сговорчивость, все в заведении относятся к ней с почтением и осторожностью: и хозяйка, и подруги, и обе экономки, и даже швейцар, этот истинный султан дома терпимости, всеобщая гроза и герой.

– Прикрыла, – говорит Зоя и поворачивает козырь, лежавший под колодой, рубашкой кверху. – Выхожу с сорока, хожу с туза пик, пожалуйте, Манечка, десяточку. Кончила. Пятьдесят семь, одиннадцать, шестьдесят восемь. Сколько у тебя?

Зоя стасовывает старые, черные, замаслившиеся карты и дает Мане снять, потом сдает, поплевав предварительно на пальцы.

Тамара в это время рассказывает Мане тихим голосом, не отрываясь от шитья.

– Вышивали мы гладью, золотом, напрестольники, воздухи, архиерейские облачения… травками, цветами, крестиками. Зимой сидишь, бывало, у окна, – окошки маленькие, с решетками, – свету немного, маслицем пахнет, ладаном, кипарисом, разговаривать нельзя было: матушка была строгая. Кто-нибудь от скуки затянет великопостный ирмос… «Вонми небо и возглаголю и воспою…» Хорошо пели, прекрасно, и такая тихая жизнь, и запах такой прекрасный, снежок за окном, ну вот точно во сне…

Женя опускает истрепанный роман себе на живот, бросает папиросу через Зоину голову и говорит насмешливо:

– Знаем мы вашу тихую жизнь. Младенцев в нужники выбрасывали. Лукавый-то все около ваших святых мест бродит.

– Сорок объявляю. Сорок шесть у меня было! Кончила! – возбужденно восклицает Манька Маленькая и плещет ладонями. – Открываю три.

Тамара, улыбаясь на слова Жени, отвечает с едва заметной улыбкой, которая почти не растягивает губы, а делает их в концах маленькие, лукавые, двусмысленные углубления, совсем как у Монны Лизы на портрете Леонардо да Винчи.

– Плетут много про монахинь-то мирские… Что же, если и бывал грех…

– Не согрешишь – не покаешься, – вставляет серьезно Зоя и мочит палец во рту.

– Сидишь, вышиваешь, золото в глазах рябит, а от утреннего стояния так вот спину и ломит, и ноги ломит. А вечером опять служба. Постучишься к матушке в келию: «Молитвами святых отец наших господи помилуй нас». А матушка из келий так баском ответит: «Аминь».

Женя смотрит на нее несколько времени пристально, покачивает головой и говорит многозначительно:

– Странная ты девушка, Тамара. Вот гляжу я на тебя и удивляюсь. Ну, я понимаю, что эти дуры, вроде Соньки, любовь крутят. На то они и дуры. А ведь ты, кажется, во всех золах печена, во всех щелоках стирана, а тоже позволяешь себе этакие глупости. Зачем ты эту рубашку вышиваешь?

Тамара не торопясь перекалывает поудобнее ткань на своем колене булавкой, заглаживает наперстком шов и говорит, не поднимая сощуренных глаз, чуть склонив голову набок:

– Надо что-нибудь делать. Скучно так. В карты я не играю и не люблю.

Женя продолжает качать головой.

– Нет, странная ты девушка, право, странная. От гостей ты всегда имеешь больше, чем мы все. Дура, чем копить деньги, на что ты их тратишь? Духи покупаешь по семи рублей за склянку. Кому это нужно? Вот теперь набрала на пятнадцать рублей шелку. Это ведь ты Сеньке своему?

– Конечно, Сенечке.

– Тоже нашла сокровище. Вор несчастный. Приедет в заведение, точно полководец какой. Как еще он не бьет тебя. Воры, они это любят. И обирает небось?

– Больше чем я захочу, я не дам, – кротко отвечает Тамара и перекусывает нитку.

– Вот этому-то я удивляюсь. С твоим умом, с твоей красотой я бы себе такого гостя захороводила, что на содержание бы взял. И лошади свои были бы и брильянты.

– Что кому нравится, Женечка. Вот и ты тоже хорошенькая и милая девушка, и характер у тебя такой независимый и смелый, а вот застряли мы с тобой у Анны Марковны.

Женя вспыхивает и отвечает с непритворной горечью:

– Да! Еще бы! Тебе везет!.. У тебя все самые лучшие гости. Ты с ними делаешь, что хочешь, а у меня всё – либо старики, либо грудные младенцы. Не везет мне. Одни сопливые, другие желторотые. Вот больше всего я мальчишек не люблю. Придет, гаденыш, трусит, торопится, дрожит, а сделал свое дело, не знает, куда глаза девать от стыда. Корчит его от омерзения. Так и дала бы по морде. Прежде чем рубль дать, он его в кармане в кулаке держит, горячий весь рубль-то, даже потный. Молокосос! Ему мать на французскую булку с колбасой дает гривенник, а он на девку сэкономил. Был у меня на днях один кадетик. Так я нарочно, назло ему говорю: «На тебе, миленький, на тебе карамелек на дорогу, пойдешь обратно в корпус – пососешь». Так он сперва обиделся, а потом взял. Я потом нарочно подглядела с крыльца: как вышел, оглянулся, и сейчас карамельку в рот. Поросенок!

– Ну, со стариками еще хуже, – говорит нежным голосом Манька Маленькая и лукаво заглядывает на Зою, – как ты думаешь, Зоинька?

Зоя, которая уже кончила играть и только что хотела зевнуть, теперь никак не может раззеваться. Ей хочется не то сердиться, не то смеяться. У ней есть постоянный гость, какой-то высокопоставленный старичок с извращенными эротическими привычками. Над его визитами к ней потешается все заведение.

Зое удается, наконец, раззеваться.

– Ну вас к чертовой матери, – говорит она сиплым, после зевка, голосом, – будь он проклят, старая анафема!

– А все-таки хуже всех, – продолжает рассуждать Женя, – хуже твоего директора, Зоинька, хуже моего кадета, хуже всех – ваши любовники. Ну что тут радостного: придет пьяный, ломается, издевается, что-то такое хочет из себя изобразить, но только ничего у него не выходит. Скажите, пожалуйста: маль-чи-шеч-ка. Хам хамом, грязный, избитый, вонючий, все тело в шрамах, только одна ему хвала: шелковая рубашка, которую ему Тамарка вышьет. Ругается, сукин сын, по-матерному, драться лезет. Тьфу! Нет, – вдруг воскликнула она веселым задорным голосом,кого люблю верно и нелицемерно, во веки веков, так это мою Манечку, Маньку Беленькую, Маньку Маленькую, мою Маньку Скандалисточку. И неожиданно, обняв за плечи и грудь Маню, она притянула ее к себе, повалила на кровать и стала долго и сильно целовать ее волосы, глаза, губы. Манька с трудом вырвалась от нее с растрепанными светлыми, тонкими, пушистыми волосами, вся розовая от сопротивления и с опущенными влажными от стыда и смеха глазами.

– Оставь, Женечка, оставь. Ну что ты, право… Пусти!

Заведение Анны Марковны не из самых шикарных, как, скажем, заведение Треппеля, но и не из низкоразрядных. В Яме (бывшей Ямской слободе) таких было ещё только два. Остальные — рублёвые и полтинничные, для солдат, воришек, золоторотцев.

Поздним майским вечером у Анны Марковны в зале для гостей разместилась компания студентов, с которыми был приват-доцент Ярченко и репортёр местной газеты Платонов. Девицы уже вышли к ним, но мужчины продолжали начатый ещё на улице разговор. Платонов рассказывал, что давно и хорошо знает это заведение и его обитательниц. Он, можно сказать, здесь свой человек, однако ни у одной из «девочек» он ни разу не побывал. Ему хотелось войти в этот мирок и понять его изнутри. Все громкие фразы о торговле женским мясом — ничто в сравнении с будничными, деловыми мелочами, прозаическим обиходом. Ужас в том, что это и не воспринимается как ужас. Мещанские будни — и только. Причём самым невероятным образом сходятся здесь несоединимые, казалось, начала: искренняя, например, набожность и природное тяготение к преступлению. Вот Симеон, здешний вышибала. Обирает проституток, бьёт их, в прошлом наверняка убийца. А подружился он с ним на творениях Иоанна Дамаскина. Религиозен необычайно. Или Анна Марковна. Кровопийца, гиена, но самая нежная мать. Все для Берточки: и лошади, и англичанка, и бриллиантов на сорок тысяч.

В залу в это время вошла Женя, которую Платонов, да и клиенты, и обитательницы дома уважали за красоту, насмешливую дерзость и независимость. Она была сегодня взволнованной и быстро-быстро заговорила на условном жаргоне с Тамарой. Однако Платонов понимал его: из-за наплыва публики Пашу уже более десяти раз брали в комнату, и это закончилось истерикой и обмороком. Но как только она пришла в себя, хозяйка вновь отправила её к гостям. Девушка пользовалась бешеным спросом из-за своей сексуальности. Платонов заплатил за неё, чтобы Паша отдохнула в их компании… Студенты вскоре разбрелись по комнатам, и Платонов, оставшись вдвоём с Лихониным, идейным анархистом, продолжил свой рассказ о здешних женщинах. Что же касается проституции как глобального явления, то она — зло непреоборимое.

Лихонин сочувственно слушал Платонова и вдруг заявил, что не хотел бы оставаться лишь соболезнующим зрителем. Он хочет взять отсюда девушку, спасти. «Спасти? Вернётся назад», — убеждённо заявил Платонов. «Вернётся», — в тон ему откликнулась Женя. «Люба, — обратился Лихонин к другой вернувшейся девушке, — хочешь уйти отсюда? Не на содержание. Я тебе пособлю, откроешь столовую».

Девушка согласилась, и Лихонин, за десятку взяв её у экономки на квартиру на целый день, назавтра собрался потребовать её жёлтый билет и сменить его на паспорт. Беря ответственность за судьбу человека, студент плохо представлял себе связанные с этим тяготы. Жизнь его осложнилась с первых же часов. Впрочем, друзья согласились помогать ему развивать спасённую. Лихонин стал преподавать ей арифметику, географию и историю, на него же легла обязанность водить её на выставки, в театр и на популярные лекции. Нежерадзе взялся читать ей «Витязя в тигровой шкуре» и учить играть на гитаре, мандолине и зурне. Симановский предложил изучать Марксов «Капитал», историю культуры, физику и химию.

Все это занимало уйму времени, требовало немалых средств, но давало очень скромные результаты. Кроме того, братские отношения с ней не всегда удавались, а она воспринимала их как пренебрежение к её женским достоинствам.

Чтобы получить у хозяйки Любин жёлтый билет, ему пришлось уплатить более пятисот рублей её долга. В двадцать пять обошёлся паспорт. Проблемой стали и отношения его друзей к Любе, хорошевшей и хорошевшей вне обстановки публичного дома. Соловьёв неожиданно для себя обнаружил, что подчиняется обаянию её женственности, а Симановский все чаще и чаще обращался к теме материалистического объяснения любви между мужчиной и женщиной и, когда чертил схему этих отношений, так низко наклонялся над сидящей Любой, что слышал запах её груди. Но на всю его эротическую белиберду она отвечала «нет» и «нет», потому что все больше привязывалась к своему Василь Васильичу. Тот же, заметив, что она нравится Симановскому, уже подумывал о том, чтобы, застав их ненароком, устроить сцену и освободиться от действительно непосильной для него ноши.

Любка вновь появилась у Анны Марковны вслед за другим необыкновенным событием. Известная всей России певица Ровинская, большая, красивая женщина с зелёными глазами египтянки, в компании баронессы Тефтинг, адвоката Розанова и светского молодого человека Володи Чаплинского от скуки объезжала заведения Ямы: сначала дорогое, потом среднее, потом и самое грязное. После Треппеля отправились к Анне Марковне и заняли отдельный кабинет, куда экономка согнала девиц. Последней вошла Тамара, тихая, хорошенькая девушка, когда-то бывшая послушницей в монастыре, а до того ещё кем-то, во всяком случае бегло говорила по-французски и по-немецки. Все знали, что был у неё «кот» Сенечка, вор, на которого она изрядно тратилась. По просьбе Елены Викторовны барышни спели свои обычные, канонные песни. И все бы обошлось хорошо, если бы к ним не ворвалась пьяная Манька Маленькая. В трезвом виде это была самая кроткая девушка во всем заведении, но сейчас она повалилась на пол и закричала: «Ура! К нам новые девки поступили!» Баронесса, возмутившись, сказала, что она патронирует монастырь для павших девушек — приют Магдалины.

И тут возникла Женька, предложившая этой старой дуре немедленно убираться. Её приюты — хуже, чем тюрьма, а Тамара заявила: ей хорошо известно, что половина приличных женщин состоит на содержании, а остальные, постарше, содержат молодых мальчиков. Из проституток едва ли одна на тысячу делала аборт, а они все по нескольку раз.

Во время Тамариной тирады баронесса сказала по-французски, что она где-то уже видела это лицо, и Ровинская, тоже по-французски, напомнила ей, что перед ними хористка Маргарита, и достаточно вспомнить Харьков, гостиницу Конякина, антрепренёра Соловейчика. Тогда баронесса не была ещё баронессой.

Ровинская встала и сказала, что, конечно, они уедут и время будет оплачено, а пока она споёт им романс Даргомыжского «Расстались гордо мы…». Как только смолкло пение, неукротимая Женька упала перед Ровинской на колени и зарыдала. Елена Викторовна нагнулась её поцеловать, но та что-то прошептала ей, на что певица ответила, что несколько месяцев лечения — и все пройдёт.

После этого визита Тамара поинтересовалась здоровьем Жени. Та призналась, что заразилась сифилисом, но не объявляет об этом, а каждый вечер нарочно заражает по десять — пятнадцать двуногих подлецов.

Девушки стали вспоминать и проклинать всех своих самых неприятных или склонных к извращениям клиентов. Вслед за этим Женя припомнила имя человека, которому её, десятилетнюю, продала собственная мать. «Я маленькая», — кричала она ему, но он отвечал: «Ничего, подрастёшь», — и повторял потом этот крик её души, как ходячий анекдот. Зоя припомнила учителя её школы, который сказал, что она должна его во всем слушаться или он выгонит её из школы за дурное поведение.

В этот момент и появилась Любка. Эмма Эдуардовна, экономка, на просьбу принять её обратно ответила руганью и побоями. Женька, не стерпев, вцепилась ей в волосы. В соседних комнатах заголосили, и припадок истерии охватил весь дом. Лишь через час Симеон с двумя собратьями по профессии смог утихомирить их, и в обычный час младшая экономка Зося прокричала: «Барышни! Одеваться! В залу!»

…Кадет Коля Гладышев неизменно приходил именно к Жене. И сегодня он сидел у неё в комнате, но она попросила его не торопиться и не позволяла поцеловать себя. Наконец она сказала, что больна и пусть благодарит Бога: другая бы не пощадила его. Ведь те, кому платят за любовь, ненавидят платящих и никогда их не жалеют. Коля сел на край кровати и закрыл лицо руками. Женька встала и перекрестила его: «Да хранит тебя Господь, мой мальчик».

«Ты простишь меня, Женя?» — сказал он. «Да, мой мальчик. Прости и ты меня… Больше ведь не увидимся!»

Утром Женька отправилась в порт, где, оставив газету ради бродяжей жизни, работал на разгрузке арбузов Платонов. Она рассказала ему о своей болезни, а он о том, что, наверное, от неё заразились Сабашников и студент по прозвищу Рамзес, который застрелился, оставив записку, где писал, что виноват в случившемся он сам, потому что взял женщину за деньги, без любви.

Но любящий Женьку Сергей Павлович не мог разрешить её сомнений, охвативших её после того, как она пожалела Колю: мечта заразить всех не была ли глупостью, фантазией? Ни в чем нет смысла. Ей остаётся только одно… Дня через два во время медосмотра её нашли повесившейся. Это попахивало для заведения некоторой скандальной славой. Но волновать теперь это могло только Эмму Эдуардовну, которая наконец стала хозяйкой, купив дом у Анны Марковны. Она объявила барышням, что отныне требует настоящего порядка и безусловного послушания. Её заведение будет лучше, чем у Треппеля. Тут же она предложила Тамаре стать её главной помощницей, но чтобы Сенечка не появлялся в доме.

Через Ровинскую и Резанова Тамара уладила дело с похоронами сомоубийцы Женьки по православному обряду. Все барышни шли за её гробом. Вслед за Женькой умерла Паша. Она окончательно впала в слабоумие, и её отвезли в сумасшедший дом, где она и скончалась. Но и этим не кончились неприятности Эммы Эдуардовны.

Тамара вместе с Сенькой вскоре ограбили нотариуса, которому, разыгрывая замужнюю, влюблённую в него женщину, она внушила полнейшее доверие. Нотариусу она подмешала сонный порошок, впустила в квартиру Сеньку, и он вскрыл сейф. Спустя год Сенька попался в Москве и выдал Тамару, бежавшую с ним.

Затем ушла из жизни Вера. Её возлюбленный, чиновник военного ведомства, растратил казённые деньги и решил застрелиться. Вера захотела разделить его участь. В номере дорогой гостиницы после шикарного пира он выстрелил в неё, смалодушничал и только ранил себя.

Наконец, во время одной из драк была убита Манька Маленькая. Завершилось разорение Эммы Эдуардовны, когда на помощь двум драчунам, которых обсчитали в соседнем заведении, пришла сотня солдат, разорившая заодно и все близлежащие.

Поздним вечером в заведении Анны Марковны разместилась компания студентов и репортёр Платонов. Платонов говорил, что хорошо знает заведение и обитательниц. Но у «девочек» не бывает. Он хочет изучить мирок, понять его изнутри. Здесь сходится несоединимое. Симеон, вышибала, обирающий проституток, бьёт их, но религиозен необычайно. Анна Марковна - жестока к девочкам, но мать самая нежная. Для Берточки все: и англичанка, и лошади, и бриллианты.

Вошла Женя. Ее уважали за красоту, независимость и дерзость. Она взволнована: Пашу уже 10 раз брали в комнату, с ней истерика и обморок. Только пришла в себя, как хозяйка вновь направила её к гостям. Услышав это, Платонов заплатил, чтобы Паша отдохнула.

Студент Лихонин вдруг заявил, что не хочет быть сочувствующим. Он одну девушку спасет. Платонов уверен, что ничего не выйдет. Женя поддакнула: она вернётся сюда. Лихонин предложил Любе, чтоб она, открыв столовую, начала новую жизнь. Люба согласилась. Однако студент плохо представлял трудности затеи – и Любка вернулась в заведение после необычного события, там случившегося.

Ровинская, знаменитая в России певица, с баронессой Тефтинг и свитой объезжала от скуки заведения Ямы. Экономка согнала девиц. Вошла и Тамара, бывшая послушница монастыря. Она знала французский, немецкий и тратилась на Сенечку-вора. По просьбе гостьи барышни пели. Все бы обошлось, но ворвалась пьяная Манька с криком, что новые девки поступили. Возмущенная баронесса заявила: она патронирует приют Магдалины для павших девушек. Женька не выдержала и предложила старой дуре убираться: хуже тюрьм её приюты. Тамара поддержала: приличные дамы почти все содержанки, а кто постарше – платят за любовь мальчикам. Назрел скандал. Ровинская сказала, что они уедут, время будет оплачено, но она споёт романс Даргомыжского «Расстались гордо мы…». Смолкло пение, и Женька, зарыдав, упала на колени перед Ровинской. После визита Женя поведала Тамаре, что больна: сифилис. И она нарочно заражает подлецов.

Женя пожалела постоянного клиента кадета Колю, сознавшись ему в болезни. Утром она пошла в порт, где работал Платонов, уйдя из газеты. Она назвала фамилии тех, кто мог заразиться от нее. Через 2 дня повесилась. Скандал мог грозить Эмме Эдуардовне: она стала хозяйкой дома. Но как-то уладилось. Вскоре умерла Паша, впавшая безумие. Тамара с Сенькой ограбили нотариуса. Ушла из жизни Вера: ее застрелил чиновник военного ведомства. В драке убили Маньку. А завершилось разорение дома так: на помощь драчунам, которых обсчитали в другом заведении, пришли солдаты и разрушили заодно и дом Эммы.

Кадр из фильма «Куприн. Яма» (2014)

Образ жизни, нравы и обычаи почти одинаковы во всех тридцати с лишком заведениях, разница только в плате, взимаемой за кратковременную любовь.

Платонов рассказывает, что давно и хорошо знает это заведение и его обитательниц. Он, можно сказать, здесь свой человек, однако ни у одной из «девочек» он ни разу не побывал. Ему хочется войти в этот мирок и понять его изнутри. Все громкие фразы о торговле женским мясом - ничто в сравнении с будничными, деловыми мелочами, прозаическим обиходом. Ужас в том, что это и не воспринимается как ужас. Мещанские будни - и только. Причём самым невероятным образом сходятся здесь несоединимые, казалось, начала: искренняя набожность и природное тяготение к преступлению.

В залу в это время входит Женя, которую Платонов, остальные клиенты и обитательницы дома уважают за красоту, насмешливую дерзость и независимость. Взволнованная девушка очень быстро говорит на условном жаргоне с Тамарой, но Платонов понимает его: Женя волнуется за подружку Пашу. Из-за наплыва публики её уже более десяти раз брали в комнату, и это закончилось истерикой и обмороком. Но как только девушка приходит в себя, хозяйка вновь отправляет её к гостям. Девушка пользуется бешеным спросом из-за своей сексуальности.

Лихонин сочувственно слушает Платонова и вдруг заявляет, что не хотел бы оставаться лишь соболезнующим зрителем. Он хочет взять отсюда девушку, спасти. Платонов убеждён, что девушка вернётся назад, так же считает и Женя. Лихонин спрашивает у ещё одной девушка, Любы, хочет ли она выйти отсюда и открыть свою столовую. Девушка соглашается. Лихонин нанимает её на целый день, а назавтра собирается потребовать у Анны Марковны её жёлтый билет и сменить его на паспорт.

Беря ответственность за судьбу человека, студент плохо представляет себе связанные с этим тяготы. Жизнь его осложняется с первых же часов. Впрочем, друзья согласны помогать ему развивать спасённую. Лихонин начинает преподавать ей арифметику, географию и историю, на него же ложится обязанность водить её на выставки, в театр и на популярные лекции. Нежерадзе читает ей «Витязя в тигровой шкуре» и учит играть на гитаре, мандолине и зурне. Симановский предлагает изучать Марксов «Капитал», историю культуры, физику и химию.

Чтобы получить у хозяйки Любин жёлтый билет, Лихонину приходится отдать все долги девушки, и паспорт обходится в кругленькую сумму. Проблемой становятся и отношения друзей Лихонина к Любе, хорошеющей вне обстановки публичного дома. Но Люба всем отказывает, потому что всё больше привязывается к своему Василь Васильичу. Тот же, заметив, что она нравится друзьям, уже подумывает о том, чтобы застать их ненароком, устроить сцену и освободиться от непосильной для него ноши.

Если ты любишь человека, то тебе всё должно быть мило от него. Он в тюрьму, и ты с ним в тюрьму. Он сделался вором, а ты ему помогай. Он нищий, а ты всё-таки с ним.

По просьбе Елены Викторовны барышни поют свои обычные песни. Вдруг в кабинет врывается пьяная Манька Маленькая. В трезвом виде это - самая кроткая девушка в заведении, но сейчас она падает на пол и кричит: «Ура! К нам новые девки поступили!». Возмущённая баронесса говорит, что она патронирует монастырь для павших девушек - приют Магдалины. Женька предлагает этой старой дуре немедленно убираться. Её приюты - хуже, чем тюрьма, а Тамара заявляет: ей хорошо известно, что половина приличных женщин состоит на содержании, а остальные, постарше, содержат молодых мальчиков. Из проституток едва ли одна на тысячу делала аборт, а они все по нескольку раз.

Ровинская встаёт, обещает уехать и оплатить время девочек, а на прощание поёт им романс Даргомыжского «Расстались гордо мы...». Как только смолкает пение, неукротимая Женька падает перед Ровинской на колени и рыдает. Елена Викторовна наклоняется её поцеловать, но та о чём-то тихо спрашивает её. Певица отвечает, что несколько месяцев лечения - и все пройдёт.

Девушки проклинают всех своих самых неприятных или склонных к извращениям клиентов.

Женщина любит один раз, но навсегда, а мужчина, точно борзой кобель... Это ничего, что он изменяет, но у него никогда не остаётся даже простого чувства благодарности ни к старой, ни к новой любовнице.

Любящий Женьку Сергей Павлович не может разрешить сомнений, охвативших её: не была ли мечта заразить всех глупостью? Женя теряет смысл жизни. Дня через два её находят повесившейся. Это попахивает для заведения скандальной славой, но теперь это волнует только экономку, которая наконец стала хозяйкой, купив дом у Анны Марковны. Она объявляет барышням, что отныне требует настоящего порядка и безусловного послушания, и предлагает Тамаре стать её главной помощницей, но чтобы Сенечка не появлялся в доме.

Пересказал